когда дело сделано остаётся лишь убеждать себя что на то была причина.

Я ИЩУ СУПРУГА И НАПЕРСНИКА

BES

Общее описание:
(история персонажа)

Отношения:
(отношения с персонажем, планы на игру)

Дополнительно:
Связь: (связь с Вами)
Доп. информация: (все, что не вошло в предыдущие пункты)
Вдохновение: (здесь Вы можете разместить ссылки на любую графику/видео/аудио, относящиеся к Вашему персонажу или заявке в целом)

Только сейчас Орфей понял, что подошёл слишком близко и ведет себя по дурацки. Отозвавшись на это новое открытие организм музыканта немедленно покрылся девичьим румянцем, начавшимся у корней волос и дошедшим до шеи. Н-да... ситуация. Толпа на площади заинтересованно притихла и опять оказалась за спиной, напирая и подталкивая. Орфей поскреб пальцем по флейте торчавшей из кармана и очаровательно, как ему казалось улыбнулся. Девушки, обычно, реагировали на такое зубоскальство вполне определенным образом, но менестрель почему-то не пожелала расплыться розовой лужицей у ног и вместо этого, сверкнув глазищами осведомилась:
- Что простите? Вы, юноша, музыкант, как я вижу?
- Я вас обидел? - скорее утвердительно, чем вопрошающе произнёс Орфей, которому наконец удалось рассмотреть незнакомку подробнее. - Это мой большой недостаток, я совершенно не умею держать язык за зубами. Но вы не должны сердиться! Практикой можно...
- И наверняка хороший, раз позволяете себе столь бестактно указывать на мои ошибки. Так не стесняйтесь, покажите на практике, как следует играть третий такт и в какой тональности, - остановила речь музыканта девушка

Есть фраза, которую Аргону до сих пор приходилось слышать миллионы раз, обычно, ею любят кичится бездарные менестрели, падшие женщины, а еще романтически настроенные войны, моряки, изменявшие любимым супругам во всех трактирах по пути следования рейса, эти самые супруги к ногам которых в итоге всегда приползают неверные, ведьмы, уничтожавшие целые города по воле прихоти, правители, продававшие в рабство государю-соседу родных дочерей... в общем все, кто имеет привычку отпускать себе грехи. Любовь оправдывает всё. Разговоры такого толка всегда вызывали в колдуне саркастическую усмешку. Если людям нравилось жить в мире, где убийство, как и любое другое зверство, могло быть обелено признанием виновного в любви, значит Аргон ничего не понимал в жизни и не хотел иметь ничего общего с этим миром. На его взгляд единственное что могло оправдать безрассудство и жестокость - это страх. Грешник от этого не превращался в святого, но его хотя бы было проще понять.
Маг не мог отрываясь следил за тем, как одна верка превращается в нескольких, после в троих, и не мог ничего с собой поделать. Руки, вцепившиеся в ствол дерева, пошли цыпками и виной тому был не холод. Нечисть медленно продвигалась вперед, она словно ощупывала окружавший её туман и в том месте, куда приходился шаг, он становился плотнее. По обнажённой груди верки скатывались капли дождя, которыми её в изобилии посыпал высокий дуб, закрывший половину неба на том участке леса. Длинная шея раскачивалась из стороны в сторону из-за чего тысячелетиями нечесаные космы развивались на ветру, похожие на змей. Впечатление производимое мёртвыми нимфами было неприятным, но не должно было вводить в ступор, и тем не менее, колдун ничего не мог с собой поделать. Аргон перебирал в памяти все когда-либо слышимые истории о верках, и все они сводились к тому, что перед ними была обыкновенная, не слишком опасная болотная нечисть. В сравнении с ними даже зомби были значительно страшнее. Верки были пугачкой для детей, вспоминания о них сохранились лишь в подобных малонаселенных и глухих деревнях, подобных той, что находилась за перевалом. Цивилизованная часть Греции давно позабыла этих сказочных существо, придумав для себя новых монстров.
- Могу я сказать? - голос Эмилии чудесным образом вырвал Аргона из нынешнего состояния. С видимым трудом маг обернулся и сосредоточил внимание на девушке. Её лицо, скрытое в чернильной темноте, несколько отрезвило и привело в порядок мысли. На сколько это было возможно.
- С каких пор ты спрашиваешь перед тем, как сказать? - он понизил голос до чуть слышного шепота и отлепившись от дерева подошёл ближе к воительнице. Ему вдруг ужасно захотелось до неё дотронутся. Нелепость самой мысли еще недавно вызвала бы у мага припадок гомерического смеха, но сейчас стала казаться логичным выходом из ситуации. Чтобы отречься от дурного влияния одних чар, нужно переключиться, нет не на другие. Нужно просто переключиться. Волосы девушки посеребрили капли дождя, время от времени они блестели и создавалось впечатление, что голову покрывает тонкий слой звёздной пыли. Зрелище, вдруг, показалось Аргону чрезвычайно притягательным. Колдун обошёл девушку с левой стороны, стараясь держаться подальше от клёна и скрытой им поляны и протянув руку заправил за ухо девушки мокрый локон. Эмма, увлечённая наблюдением за верками, то ли в действительности не заметила этого жеста, то ли предпочла не замечать.
- Лучше тебе им не попадаться.
- А я как раз хотел пригласить их на чай, если уж у меня сегодня день открытых дверей, - в тоне Аргона была насмешка, он как раз закончил обходить Эмму по кругу, не до конца понимая зачем собственно это делает, но закончить фразу не успел. Девушка с неожиданной для её размеров силой сжала руку ведьмака и потянула за собой, вынуждая сесть на корточки. Верки окончательно выпали из поля их зрения. По мере того, как в лёгкие проникал запах сырой земли, прелой травы и как ни странно Эммы мысли Аргона приходили в порядок. Ему по-прежнему хотелось дотянуться до оказавшейся рядом девушки однако теперь это желание не было настолько сильным и перебивалось пробудившимся рассудком.

Диана Бевз

Таких принцесс сжигали на кострах

Твой друг назвал меня принцессой,
А ты сказал, скрывая страх:
"Таких принцесс в старинных пьесах,
В конце, сжигали на кострах"
Моя одежда очень странна,
Я только чёрный цвет ношу.
А речь так вкрадчива и плавна,
И в сумке место есть ножу.
Глаза очерчены подводкой,
Темнее чёрного угля,
Пройду неслышною походкой,
Прохожих всех невинно зля.
Я крашу рот бесстыдно-алым,
И от улыбки стынет кровь.
Слежу за тем, чтоб не упала
С моих ресниц слезинка вновь.
Нет, не от счастья шаг за шагом
Становимся сильней и злей.
Скажи, зачем же стал ты магом?
Чтоб мстить? Скажи, скажи смелей!
Или спасать.. .Не верю, право,
Мы эгоисты.. .Каждый - сам.
И только сила миром правит,
В нём нету места слабакам.

Ни страха больше не было, ни сожаления, даже на прощение, ярой поборницей которого считала себя Аннук, не осталось душевных резервов - не было ничего. Ярость засушливо клокотала в горле, пузырилась в груди, как лава в устье проснувшегося не в духе вулкана. Дайте секунду выплеснется пожар из глаз, возьмётся платье, вот это кудлатое дерево, селение с горе цирком и двумя в схватке, не поймёшь которая обороняется, какая бьёт. Аннук сильнее надавила на шею и голубую жилку, бледную под смуглой кожей. Неужели она всегда была такого цвета? Надавить еще сильнее и может жизнь выйдет вон, рухнет прелым яблоком под ноги. И тогда век ходить по земле, куковать в чужой оболочке, да рассказывать за чашку супа историю, как однажды, давным-давно злой дух со сладким, как рожковый сироп голосом украл у одной слепой лицо. Нет, не бывать этому.
Циркачка почти обрадоваться ощутив, как ногти Оникс впились в беззащитное местечко пониже рукав платья. От злости это не спасло, но по крайней мере та присмирела, поджав хвост, как делает собака уже изготовившаяся к смертельному прыжку на оклик хозяина. Тогда же последовал удар. Аннук согнулась и убрала руки от шеи лжециркачки.
Артист на улице завёл следующую песню. Басенка про Локуса сменилась свистящей повестью о сонном войне, балладе больше шёл вечер у костра, чем солнечный день, но толпа привередничать не стала и одобрительно подхватила куплет:
- И конь, и конь, - донесся с той стороны улицы нестройный гомон, когда к переборам лютни присоединился хрустальный трезвон бубенцов. Басовито и на диво слажено, грянул разнокалиберный хор бесповоротно увлекая в общее веселье слова Оникс. Остаток фразы застывшая на полусогнутых комедиантка не услышала. Но, судя по выражению лица жрицы, вряд ли та пыталась извиняться или хотя бы признавала вину. Да... теперь Аннук понимала почему неделю назад с такой охотой и так быстро прониклась к незнакомой девушке симпатией. Несмотря на нынешний плачевный вид, Оникс тем не менее держала голову высоко поднятой.  Было в ней что-то. Менестрель, наверное, назвал бы это внутреннем пламенем, ученый человек - душевной притягательность. Определений при желании можно было подобрать сколько угодно, но одно оставалось неоспоримым - Оникс манила к себе, как флакончик с изысканным ядом. Когда понимаешь, что скорее всего пить это зелье не стоит, но не можешь отказать себе в удовольствии хотя бы приподнять резную крышку, а быть может и подцепить яркую жидкость пальцем. И внешность не имела никакого значения.
Выпрямившись Аннук потянулась ощупать место удара. Задачу свою тычок выполнил - драться, как не парадоксально напрочь расхотелось. Хор грянул к окончанию песни:
-Хромой на три ноги! - последнее слово еще потянули в разлад, и песня смолкла. В переулке тоже все затихло. Деревья, сомкнувшиеся над головой тугой навесью зашуршали в ответ. По дороге прыгали солнечные блики, рассыпаясь под ногами.
Жуткое осознание приходило медленно, как будто Аннук нехотя тянула его за хвост из чрезмерно тесного укрытия. В самом деле кто из них большей жертвой и которой стоило кидаться на другую с кулаками? Аннук, получила зрение и красоту. Оникс же стала счастливой обладательницей слепоты и чего.. собаки? В такт мыслям комедиантка перевела взгляд на сидевшего почти на самой дороге пса. Он бдительно следил за разворачивающейся перед ним сценой.
Только Аннук знала каким внезапным местом к ней обернулось прозрение. Про головную боль, ставшую с некоторых пор постоянной спутницей. Про стыд, когда, едва оставшись в одиночестве она сворачивала платок и прятал под ним половину лица. И что за счастье это было, когда свет мерк и переставал раздражать больной взор! Никто, кроме нее не видела снов, похожих одновременно на явь и бред, не слышал, как по ночам из углов наползают чудовища, дышат над ухом и шепчут всякое. Она стала бояться оставаться в одиночестве и порой угадывала страшные мысли спустя долгое время после того, как они появлялись, пускали корни, превращались в дурные цветы. Голоса обещали, что скоро появятся первые плоды
- Оникс, я не дура, - твёрдо сказала Аннук возвращаясь к действительности, - и не ведьма. Было бы глупо сворачивать с намеченного пути, повинуясь первым росткам сомнений. Как и полагается подходящие слова в нужный момент в голову не шли. - Допустим, ты не имеешь случившемуся никакого отношения. Пусть, в деревне не врали и колонна из храма, действительно сработала. Хотя, видят боги, я не загадывала такого желания.  Циркачка хорошо помнила, как в первую неделю пребывания в деревне, наслушавшись досужих сплетен отправилась искать волшебное место. Да и кто бы стал пенять ей это в вину? Она бывала у достаточного количества знахарей, ведунов, жрецов. Одни обещали чудесное исцеление, другие гладили по руке, предлагая смириться и научиться жить с тем, что есть, не искать фальшивых обещаний. Так почему хоть раз не обратиться к богам? К тому же, что может проще дать себе зарок - ни на что не надеяться и превратить поиски сомнительного места в еще более сомнительное приключение.
Мимо проулка с галдежом промчалась толпа детворы, за ними, по пятам – нарядные взрослые. Слух о цирке облетел город и возвращался к Ксенофилиусу вместе с добычей. Опять грянула музыка.
Всё же зря она отдала за учинённый в таверне разгром все деньги, не пощадив даже монеты на чёрный день. С ней артистка рассталась с особенной неохотой. Рассудила будет наукой. Глупость, конечно, хозяева трактира скорее всего даже не заметят серебряный обглыдок на дне мешочка, но сейчас бы он даже очень пригодился. Значит нужно выступать.
- Поговорим потом и не здесь. Ты пойдёшь со мной, - не пытаясь облачить слова в мягкую форму или сделать из них вопрос Аннук шагнула было к девушке, но передумала и вместо этого подошла к Аресу. Веревка-поводок, спрятанный за ошейником представлял собой неровно обрезанную полоску кожи и выглядывал из-под шерсти. Циркачка потянулась, собираясь взять пса на привязь, но тут же отдёрнула руку. Арес зарычал и чуть присел на передние лапы. Хвост свечкой рубил воздух.
- Я тебе это припомню, - после того, как прошёл первый испуг горько сказала Аннук. Обращаться с просьбой к Оникс она тем не менее не стала. Пусть с ним. Возвратившись к стене, продела руку под локоть жрицы и, направляя, повела её к выходу на площадь.
В центре импровизированной сцены собралось ненеожиданное для столь небольшого поселения количество народа. Балагуры в масках зверей пританцовывали вокруг публики, не давая возможности никому выбраться незамеченным. На случай если кто-нибудь решит покинуть представление, не отблагодарив актеров. Откуда – то тянуло сладким ароматом медовых лепешек. Без этого угощения не обходилось ни одно представление, подобное считалось дурным знаком. Как правило, после удавшегося праздника самые сладкие куски толпой тащили в ближайший храм. Какое божество там почиталось, значения не имело. Часто воздаяние перетекали в еще один концерт, еще веселее первого -  не все жрицы имели силы благосклонно отнестись к пёстрой улюлюкающей толпе, гурьбой ломящейся в святая святых. Лавируя среди людского потока Аннук с трудом пробилась к разукрашенной повозке и остановилась, отпуская Оникс. Лицо девушки с широко открытыми невидящими глазами выдавало крайнюю степень ужаса.
- Вот, - Аннук сунула в мокрую ладонь палку, прихваченную из переулка, - Скоро вернусь. И растворилась в толпе.
На закате толпа начала редеть. С каждой минутой все больше людей отделялись от кучки артистов и расходились по своим делам. Руки Аннук давно болели. С непривычки итак приходилось все время останавливать свою часть представления, но теперь шарики вовсе казались пудовой тяжестью то и дело угрожая сверзится в пыль. На лбу выступил пот и даже солнце, будто издеваясь норовило ударить в глаз как бы она не щурилась. Когда очередной шарик вылетел из фигуры и устремился к земле она успела подцепить его в последний момент поймав носочком сандалия и вернула в цветной хоровод.

Принимать всерьез байки у костра или не принимать личное дело каждого, но, если на дороге вдруг появляется Красная Шапочка и тычет в лицо своей цветастой косынкой, бодро вышагивая в пасть к волку, не верить в её существование становится трудно и очень глупо. Не то чтобы Аргона так уж интересовали мертвые нимфы или он боялся призрачных силуэтов, хотя те, стоит признать, смотрелись очень-очень эффектно, но отвести взгляда не мог. Все истории про бестелесных духов, когда-то рассказанные и немедленно забытые вспылили в памяти, даже мозг подыгрывал веркам, стараясь нагнать жути. Нечисть медленно продвигалась по перелеску, словно ощупывала окружающий её туман и в том месте, куда приходился шаг он становился пышнее. По обнаженной груди скатывались капли дождя, которыми сыпал высокий дуб, закрывший половину неба. Длинная шея. Веками нечесаные космы развевались по ветру, похожие на мертвых змей. Все истории о верках, которые мог сейчас вспомнить Аргон сводились к одному - перед ним была обыкновенная, не слишком опасная болотная нечисть. В сравнении с мёртвыми нимфами даже зомби были грозными соперниками. Верки числились пугачкой для детей. Память сохранили лишь малонаселенные глухие деревни, вроде той, что находилась за перевалом. Байки помогали уберечь детей от болот, пьяниц от желания прогуливаться дальше, чем возле трактира, да еще даровали сгинувшим в этих краях людям право на нарядную сплетню об их погибели вместо тривиального - утоп по собственной глупости.
- Могу я сказать? - голос Эмилии возвратил Аргона к действительности. Он слегка повернул голову, мельком взглянул на девушку и опять сосредоточился на нимфах.
- Ты спрашиваешь? Я в ужасе, - нейтральным тоном сообщил колдун и только после этого обернулся. С некоторых пор, он сам точно не знал в какой именно момент это случилось, но испытывать терпение Эмилии стало интересно. Девушка пропустила остроту мимо ушей.
- Лучше тебе ей не попадаться, - из-за откровенного, если не страха, то настороженности звучавших в её тоне Аргон удивленно приподнял одну бровь и пристальнее всмотрелся в спутницу.

http://www.ivanpirog.com/home/next/2/
http://arzamas.academy/
http://tarot-way.ru/
http://magazines.russ.ru/
http://go.italki.com/pokusaeva
http://writtenkitten.co/#

Ни страха больше не было, ни сожаления, даже на прощение, ярой поборницей которого считала себя Аннук, не осталось душевных резервов - не было ничего. Ярость засушливо клокотала в горле, пузырилась в груди, как лава в устье проснувшегося не в духе вулкана. Дайте секунду выплеснется пожар из глаз, возьмётся платье, вот это кудлатое дерево, селение с горе цирком и двумя в схватке, не поймёшь которая обороняется, какая бьёт. Аннук сильнее надавила на шею соперницы и голубую жилку, бледную под смуглой кожей. Неужели она всегда была такого цвета? Надавить еще сильнее и может жизнь выйдет вон, рухнет прелым яблоком под ноги. И тогда век ходить по земле, куковать в чужой оболочке, да рассказывать за чашку супа историю: однажды, давным-давно злой дух со сладким, как рожковый сироп голосом украл у одной слепой лицо. Нет, не бывать этому.
Циркачка почти обрадоваться ощутив, как ногти Оникс впились в беззащитное местечко пониже рукав платья. От злости это не спасло, но по крайней мере та присмирела, поджав хвост, как делает собака уже изготовившаяся к смертельному прыжку на оклик хозяина. Тогда же последовал удар. Аннук согнулась и убрала руки от шеи лжециркачки.
Артист на улице завёл следующую песню. Басенка про Локуса сменилась свистящей повестью о сонном войне, балладе больше шёл вечер у костра, чем солнечный день, но толпа привередничать не стала, одобрительно подхватила куплет:
- И конь, и конь, - донесся с той стороны улицы нестройный гомон, когда к переборам лютни присоединился хрустальный трезвон бубенцов. Басовито, на диво слажено, грянул разнокалиберный хор бесповоротно увлекая в общее веселье слова Оникс. Остаток фразы застывшая на полусогнутых комедиантка не услышала. Но, судя по выражению лица жрицы, вряд ли та пыталась извиняться или хотя бы признавала вину.
Выпрямившись, Аннук потянулась ощупать место удара. Задачу свою тычок выполнил - драться, как не парадоксально напрочь расхотелось. Хор грянул к окончанию песни:
- Хромой на три ноги! - последнее слово еще потянули в разлад, и песня смолкла. В переулке все затихло. Деревья, сомкнувшиеся над головой тугой навесью зашуршали в ответ. По дороге прыгали и рассыпались бликами солнечные зайчики.
Жуткое осознание приходило медленно, как будто Аннук нехотя тянула его за хвост из чрезмерно тесного укрытия. В самом деле кто из них был большей жертвой и которой стоило кидаться на другую с кулаками? Аннук, получила зрение и красоту. Оникс же стала счастливой обладательницей слепоты и чего.. собаки? В такт мыслям, комедиантка перевела взгляд на сидевшего здесь же Ареса. Он бдительно следил за разворачивающейся перед ним сценой.
Только Аннук знала каким внезапным местом к ней обернулось прозрение. Про головную боль, ставшую с некоторых пор постоянной спутницей. Про стыд, когда, едва оставшись в одиночестве она сворачивала платок и прятала половину лица. И что за счастье это было, когда дневной свет мерк и не раздражал больной взор! Никто, кроме нее не видела снов, похожих одновременно на явь и бред, не слышал, как по ночам из углов наползают чудовища, дышат над ухом и шепчут всякое. Она стала бояться оставаться в одиночестве и порой угадывала страшные мысли спустя долгое время после того, как они появлялись, пускали корни, превращались в дурные цветы. Голоса обещали, что скоро появятся первые плоды.
- Оникс, я не дура, - твёрдо сказала Аннук возвращаясь к действительности, - и не ведьма. Было бы глупо сворачивать с намеченного пути, повинуясь первым же росткам сомнения. Как и полагается подходящие слова в нужный момент не приходили. - Допустим, ты не имеешь к случившемуся никакого отношения. Пусть, в деревне не врали и колонна из храма сработала.
Циркачка хорошо помнила, как в первую неделю пребывания в деревне, наслушавшись досужих сплетен, отправилась искать волшебное место. Да и кто бы стал пенять ей это в вину? Она бывала у достаточного количества знахарей, ведунов, жрецов. Одни обещали чудесное исцеление, другие гладили по руке, предлагая смириться и принять что есть, не искать фальшивых обещаний.. Так почему хоть раз не обратиться к богам? Что может проще, чем дать себе зарок ни на что не надеяться и превратить поиски сомнительного места в еще более сомнительное приключение.
И быть может чудо действительно сработало. По - дурацки, кое-как. Но ведь и на волшебных сказках за века никто так не придумал написать подробных инструкций.
Мимо проулка с галдежом промчалась толпа детворы, за ними, по пятам – нарядные взрослые. Слух о цирке облетел город и возвращался к Ксенофилиусу вместе с добычей. Опять грянула музыка.
- Тогда ты права и в остальном. Я получила красоту и зрение, жаловаться глупо, - Аннук опустила взгляд и внимательно рассмотрела белое запястье. Пальцы были измазаны чем-то чёрным. Наверняка испачкалась, когда слазила с древа. - Что до тех пары лет, которых я лишилась? Это честная цена. Ты не виновата, я тоже. А если всему виной действительно колонна остается последнее объяснение. Произошедшее с нами воля богов и не нам с тобой её менять.
- К слепоте ты привыкнешь, даю слово. Мне говорили, что все еще может измениться и надежда есть. - издёвка в голосе циркачки прорезалась острее. - Зря я полезла в драку, это нечестно. Просит меня. И прощай! - Аннук махнула рукой перед носом жрицы, вызывая колыхание воздуха, которое та могла бы почувствовать.
- Арес, - тихо сказала девушка, на этот раз обращаясь к собаке, и медленно протянула руку. Она хотела дотронуться до уха пса, как делала это всегда. Арес не отшатнулся, но и навстречу не придвинулся. Прямой хвост рубил воздух из стороны в сторону. Над утоптанной землей образовалось пыльное облако.
- Пойдём. Ведь ты меня узнал. - пальцы циркачки легли на белую звездочку у основания черепа. Мягкая. Густая шерсть Ареса постоянно сваливалась на боках, но в этом месте была на удивление шелковистой. Раз в год, а иногда и того реже, он дозволял Аннук вычесывать это безобразие. Как то она нашла в сбившейся в брикет шерсти половинку чёрствой лепешки таких размеров, что оставалось гадать как она там поместилась. Потом Аннук, конечно, попыталась засунуть её обратно, эксперимента ради, но ничего не вышло.
В любой момент ожидая подвоха от Оникс или пса, Аннук тем не менее, не убрала руки, даже после того, как зафырчав Арес показал нижний ряд острых зубов. Опустившись по морде, вдоль мощной челюсти она дотянулась до ошейника. Под ним был спрятан тонкий, но прочный шнур. Они использовали его в городах в качестве поводка. Арес, не терпящий любого насилия на собственной личностью, на привязи вёл себя самым отвратительным образом. Он щелкал зубами на прохожих, заводил Аннук в уличные фонтаны, в которых она мочила ноги, а порой и того хуже, знакомил с местными свалками. Однако, во многих больших городах к появлению на улицах гигантского безнадзорного пса относились и плохо, и уж лучше было промочить одежду, чем объясняться с городской стражей.
- Мне так тебя не хватало.

- Невежественность. Непочтение, - эхом вторила Бастет, подражая интонации Фараха. Голос сделался шелестящим и каким-то одноцветным, словно вся радость и озорство разом слились в один сосуд, да только сосуд и остался.
Она знала, что люди любят опускать голову перед теми, кого считают выше и ненавидела это качество превыше всего. Подобное отношение могло называться нетипичным для богини. С юных лет она была выласкана привычкой людей опускать глаза в её присутствии, лопотать неразборчиво, в ответ на самое невинное обращение. В её честь возводились храмы, делались подношения, львиная доля песен и стихов, сочинённая в Бубастисе, и та, воспевала, великую богиню кошек, защитницу и грозное око Ра – так они её называли - но Бастет не терпела подобострастия. Она была более кошка, чем человек, и дурна та кошка, которая не теряет уважения к тому, кто слишком её улащивает. Хищник уважает гордость.
- Такие громкие слова и все пустые, - отступив на шаг, она посмотрела на собеседника. И с чего он показался ей таким интересным? Мужчина и мужчина, как все, сколько она их видела, скольких встретить еще предстоит.
Фарах не заметил перемены в настроении Баст. На этот раз, когда он придвинулся чересчур близко, она отшатнулась, лицо исказило негодование. Претендовать на личное пространство могла только она и никто больше.
Шёпот обжёг ухо и былой кураж вернулся. Лицо богини разгладилось: - Все вы люди, однажды, говорите это. У любой опущенной головы есть цена, однако. Иная так проста, что о ней не стоит и упоминать, - она прокрутила золотой браслет на запястье, не разрывая зрительного контакта с собеседником. - Другая, как закрытый ларчик, ключ от которого давным-давно потерян. Но в глубине своей и самый прочный сундук, боится острых камней. Он смотрел на неё, очень пристально смотрел. И будь на месте Бастет смертная девушка она бы непременно влюбилась, или же возненавидела столь крепко, как может лишь задетое за живое человеческое сердце.
Вдали зазвонил колокол. Голос его всё нарастал, приближаясь. Вместе с тем, как первый звук умолк, исчез и Фарах. Его силуэт, будто кусочек масла утопленный в кашу, растаял в толпе. Сбежал! Надо же. Солнце, обездоленное без спины чужака мазнуло по губам богини и оставило на память по себе улыбку. Нет, не как все.
Все еще улыбаясь, она оправила юбку, пальцами выпрямила невидимые складки, завела за ухо чёрную прядку. Следом пропал  и хвост, он был уместен для кошки, хорош в качестве эффектного аксессуара, но, как не нравился Бастет, для прогулки по запруженным улицам подходил мало. Обёрнутая магией, будто невесомой вуалью, скрывающей смех на лице безутешной вдовушки, богиня отправилась вверх по улице.
В былые времена город назывался иначе. История не сохранила для потомков его воззвания. Канули в небытие постройки, умерли люди, первыми населившие кусочек пустыни и с гордостью провозгласившие: отныне, здесь будет дом. Вещи и те обрели новые имена. Пришли новые поколения, разобрали храмы из их осколков соорудили жилища, земля наполнилась новыми всходами, загубив культуры древних. Мир двигался, менялся, уподобленный семечкам пахучей сыти и когда одно закапывалось в ил, все знали в месяц ахет на его место упадёт новое. Только кошки были те же самые.
Бастет видела их там, где горожане давно перестали. Отколотый кусочек плитки на доме крестьянина хранил отпечаток пушистой кисточки хвоста; сквозь сплетенные ветви пальмы за делами торговца следило два блестящих глаза; серый кот лежал на ступенях, наблюдая за игрой человеческих детей, и привлекал к себе внимание, когда неразумные трёхлетки отбегали от дома. Берёг.
Спина Кая то и дело возвращалась в поле зрения. Он не успел уйти далеко. Тем не менее, непривычную к пешим переходам Бастет, эта своеобразная погоня быстро утомила. Чтобы как-то отвлечься, она вновь и вновь обращала внимание на то, как движется человек и невольно любовалась. Это было… сродни танцу в переполненной комнате. Да, очень похоже.
Вскоре Бастет взошла на площадь. Сюда, со всех сторон, стекались жители Египта. Стальной звук колокола был неприятным и резким, и сама того не замечая, всякий раз, когда очередной удар сотрясал улицу, богиня мимолетно морщилась и замедляла шаг. В очередной раз открыв глаза, она с неудовольствием обнаружила – Фараха поглотила толпа. Даже яркий лоскут рубахи незнакомца больше не мерцал ненароком из-за спин строителей, которые как раз поднимались по ступенькам.
Казалось люди говорили одновременно. На долю Баст оставалось только дивиться, как в этой толчее кто-то вообще кого-то понимает. А быть может в этом и был смысл. Как следует выкричаться, прежде чем возвращаться к обычным нудным занятиям. Новость, взволновавшая окружающих не произвела на неё особого впечатления. В сущность, какая разница кто будет возглавлять город? Владыка нома не обладал реальной властью. Египтяне были свободным народом и подчинялись лишь богам и фараону. Ко мнению градоправителя прибегали лишь в тех случаях, когда без власти, хоть бы и малозначимой, нельзя было обойтись. Кому принадлежит молоко от дойной козы, если она одинаково кормилась с соседних участков, как наказать жену, понёсшую от соседа. Мелкие дрязги.
Народ загомонил, выражая недовольство. Кошка смекнула что эта была не более, чем демонстрация, стремящаяся продлить нечаянное время отдыха. Более прочих старались каменщики. Сотрясая в воздухе запылёнными кулаками, они обвиняли несчастного глашатая во всех несчастиях, какие шли на ум. Маленький человечек под ярко выкрашенным одеянием, он явно сильно потел, скукоживался и загнано озирался в поисках стражи.
Баст подцепила ногтем золотую побрякушку, служившую украшением прически и лениво ею играла. Выворачивала то так, то эдак, ловила солнечные отблески и почти не слушала говорившего. Клик-клак звонила украшение. Солнце закатилось за тучку и движение яркого света пожухло. Но откуда взяться непогоде на еще недавно стеклянно отутюженном небе? И вот еще странность, тень отчего-то ей знакома. Бастет подняла голову. Высоко в небе парил чудесный зверь. Не крокодил, как и раньше, рассудила богиня. Летающих крокодилов не бывает даже в божественном обиталище. Не птица, те не так зубасты...
Шум города постепенно стихал. Будто повеяло холодным северным ветром, голоса умолкали, поднимались головы, и даже редкие вскрики не могли потревожить причудливой тишины, с высоты она навалилась на Бубастис. Один раз, еще один – хохотнул поблизости главный колокол. Мальчик – гонец с задранной головой автоматически тренькнул в ответ и выронил бубенец. Колокольчик заверещал и еще минуту над площадью висело однотонное эхо.

У Аннук не было ни малейшего желания оставаться в переулке еще хотя бы на секунду. Осоловелая от недостатка сна голова тошнотворно ломила. Аннук всерьез начинало казаться что низко нависшие вокруг каменные стены постепенно сжимаются. Дабы убедиться в несправедливости совего предположения она то и дело воровато поглядывала на участок ярко-голубого неба. Он по-прежнему заглядывался сверху вних на девушек. И все же дышать стало в самом деле тяжело. Рука неосознанно тянулась к отвороту платья, стремясь расслабить все до единого узлы. Не останови

Дабы убедиться Аннук то и дело воровато поглядывала наверх, туда, где в просвете между соломенных крыш заглядывало ярко-голубой небо.

У Аннук не было ни малейшего желания оставаться в переулке еще хотя бы на одну секунду.
Осоловелая от недостатка сна голова плохо соображала. Аннук всерьез чудилось, что тесно стоящие вокруг каменной стены постепенно сжимаются. То и дело воровато поглядывая наверх, она в любой момент ожидала не увидеть в просвете между соломенных крыш участок ярко-голубого неба. Но даже то обстоятельство, что он был на прежнем месте, не добавляло уверенности. Уже в который раз Аннук потянулась к груди. Резким движением ослабила на лифе последний узел и спохватилась – еще немного и она рискует остаться совсем без платья.
- Нет, - услышала комедиантка свой голос, - меня ударили по голове. Даже по прошествии времени говорить о чем-то что касалось той ночи было.. Нет, не мучительно, даже не страшно – этот этап она пережила очень давно. Однакр

Аннук хотела уйти. Мысль о том, что придется провести в переулке еще хотя бы одну секунду причиняла почти телесные страдания. От недостатка сна голова плохо соображала. В висках ломило. Язык прилип к нёбу. Аннук всерьез стало чудиться, будто тесно стоящие вокруг стены медленно сжимаются. Воздуха не хватало. То и дело воровато поглядывая наверх, она в любой момент ожидала не увидеть в просвете между соломенных крыш и листвой участка ярко-голубого неба. И даже то обстоятельство, что он никуда не делся не добавлял уверенности.
- Меня ударили по голове, - Аннук потянулась к груди и резким девижение ослабила на лифе последние узлы. Спохватилась. Еще немного и она рискует остаться совсем без платья.Даже спустя прошедшее время вовспоминания о той ночи были неприятны, поэтому она не стала вдаваться в дальнейшие подробности. Хоть и понимала, если произощедшее с ними не исправится, Оникс не помешало бы знать о том, что один удар головой может стоить ей не столько шишки, сколько в равных частях возможного прозрения или смерти.
- Ухожу. – В голос циркачки опять пробрался метал. Арес, до того мирно сидевший у ног своей новой хозяйки поднялся на лапы и теперь смотрел на Аннук с явным неодобрением. Злость осттупившая было совсем на второй план вновь подняла голову. Чтобы не послужило причиной произошедшего Оникс забрала её пса. Пожалуй, простить именно это было сложнее всего и именно это обстоятельство более всего прочего выбивалось из в целом благополучной картины, которую они рисовали друг другу. Боги, исполнившие желание, слепой девушки.